Чемберлен был прав

75 лет назад, 30 сентября 1938 года, британский премьер-министр Невилл Чемберлен (Neville Chamberlain) поставил свою подпись под Мюнхенским соглашением, передав часть территорий Чехословакии Германии Адольфа Гитлера. Под бурные приветственные возгласы Чемберлен вернулся в Британию, заявив, что он «привез мир». Сегодня этого премьер-министра часто изображают как недалекого человека, который ошибочно пытался «умиротворить» Гитлера – своего рода поучительная история для любого лидера, настолько глупого, чтобы предпочесть переговоры открытой конфронтации.

Однако в кругах историков отношение к нему изменилось в конце 1950-х годов, когда британское правительство предоставило исследователям доступ ко многим документам эпохи Чемберлена. «В результате ученые обнаружили множество различных факторов, которые существенно ограничивали выбор британского правительства в целом и Невилла Чемберлена в частности», - объясняет Дэвид Даттон (David Dutton), британский историк, который недавно написал биографию этого премьер-министра. «Доказательства были настолько убедительными», говорит он, что многие историки пришли к выводу о том, что Чемберлен «не мог сделать ничего, кроме того, что он сделал» в Мюнхене. По словам Даттона, со временем, «большинство историографов стали постепенно проникаться сочувственной признательностью» по отношению к Чемберлену.

Во-первых, стоит объективно оценить военную обстановку. Большинство историков сходятся во мнении, что в сентябре 1938 года британская армия не была готова к войне с Германией. Если бы в результате чехословацкого кризиса началась война, Британия смогла бы отправить на континент всего два дивизиона – к тому же плохо оснащенных дивизиона. С 1919 по 1932 год в военных вопросах Британия руководствовалась 10-летним планом, в основе которого лежало убеждение в том, что в следующем десятилетии она не будет принимать участие ни в одном вооруженном конфликте. Перевооружение началось только в 1934 году и было весьма ограниченным. В сентябре 1938 года британская армия просто не была готова к войне на континенте. Кроме того, тогда еще не было завершено перевооружение военно-морского флота и Королевских военно-воздушных сил. Процесс перевооружения британского флота был возобновлен только в 1936 году в рамках пятилетней программы. В то время как гитлеровские люфтваффе продолжали стремительно набирать мощь в конце 1930-х годов, британское правительство только в апреле 1938 года решило, что его военно-воздушные силы смогут купить столько самолетов, сколько будет произведено. 

Все эти факторы привели к тому, что военные советники были единодушны в своем мнении относительно возможностей Британии. В марте 1938 года британские начальники штабов подготовили доклад, в котором говорилось, что Британия не способна помешать Германии захватить Чехословакию. Британские генералы были уверены, что армия и нация в целом не готовы к войне. 20 сентября 1938 года полковник Гастингс Исмей (Hastings Ismay), секретарь Комитета по имперской обороне, оправил сообщение Томасу Инскипу (Thomas Inskip), министру, отвечавшему за управление обороной, и сэру Хорасу Уилсону (Horace Wilson), государственному чиновнику. Исмей полагал, что время было на стороне Британии и что отсрочка начала войны даст Королевским военно-воздушным силам возможность приобрести самолеты, способные противостоять люфтваффе. Он считал, что это был единственный шанс нанести поражение Гитлеру. Британские стратеги, включая Исмея, были уверены в том, что их страна может одержать победу в длительной войне (если у нее будет время, чтобы хорошо к ней подготовиться). Так считали многие, и именно от этого отталкивался Чемберлен в своих расчетах. 

Историки расходятся во мнениях относительно того, было ли положение британской армии в сравнении с немецкой армией в 1939 году существенно лучше, чем в 1938 году. В преддверии чехословацкого кризиса британская армия систематически переоценивала мощь Германии и недооценивала свои собственные силы, но в период времени между подписанием Мюнхенского соглашения и началом войны ее оценки стали гораздо более оптимистичными. Какой бы ни была истинная ситуация, очевидно, что уверенность британской армии в своих силах была намного выше в 1939 году, чем в период мюнхенского кризиса – это было в том числе связано с разработкой радаров и приобретением новых боевых самолетов. В 1939 году армия считала себя готовой к войне, в 1938 году – нет.

Дипломатические возможности Чемберлена были также весьма ограниченными. В случае с Первой мировой войной объявление войны Британией автоматически вовлекало в конфликт Канаду, Австралию и Новую Зеландию. Однако в период времени между войнами статус этих государств Содружества изменился. Согласно архивным документам, Чемберлен не был полностью уверен в том, что он может рассчитывать на поддержку этих государств, если Британия вступит в войну с Германией из-за Чехословакии. «Многих не покидало чувство, что Британия не сможет одержать победу в столкновении с Германией и потенциально с Италией и Японией, поскольку в то время у нее было довольно мало потенциальных союзников», - объясняет Даттон. Советский Союз тогда воспринимался как потенциальный враг, которого стоит опасаться, а вовсе не как потенциальный союзник. Американские законы о соблюдении нейтралитета могли бы помешать даже готовому к войне президенту США втянуть страну в этот конфликт. В архивах также содержится масса свидетельств того, что практически все члены британского правительства с пренебрежением относились к стабильности и военным возможностям Франции, которая была единственным вероятным союзником Британии на тот момент. Средняя продолжительность срока полномочий правительства Третьей республики тогда составляла примерно девять месяцев. И когда война началась, все опасения Чемберлена относительно руководства и возможностей Франции полностью оправдались.

В сентябре 1938 года к войне не была готова не только британская армия, но и британское общество. «Мы часто забываем, что с момента окончания Первой мировой войны прошло всего 20 лет», - отмечает Даттон. Британские политики хорошо понимали, что их электорат больше никогда по собственной воле не пойдет на те жертвы, которые он принес во время Первой мировой войны. Битвы на Сомме и при Пашендейле оставили такие шрамы, которые все еще напоминали о себе, и мало кто из британских политиков отважился бы предложить своему народу пережить эти сражения снова. Многие своими глазами видели работу люфтваффе во время Испанской гражданской войны и опасались того, что воздушные бомбардировки сделают вторую мировую войну гораздо более разрушительной, чем первая. Поэтому любая стратегия, предполагавшая альтернативу необходимости отправить многочисленную армию в Европу, могла бы найти массу сторонников на всех уровнях британского общества. «Было ощущение, что любой здравомыслящий политик воспользовался бы любой возможностью избегать войны до тех пор, пока вступление в нее не станет неизбежным», - добавил Даттон.

Если Британии предстояло вступить в войну с Германией, большинство людей не хотело делать этого из-за Чехословакии. «Люди говорили о Чехословакии, как об искусственно созданном объекте, - объясняет Даттон. – В 1930-е году преобладало убеждение в том, что существует проблема, что ее можно решить путем переговоров и что мы должны попытаться это сделать. Это убеждение нельзя было назвать идеей, способной сплотить нацию и обосновать необходимость войны».

Кроме того, современное отношение к Гитлеру сильно отличается от того, как нацистского диктатора воспринимали в конце 1930-х годов. Блицкриг и концентрационные лагеря еще не успели стать частью общественного сознания. У британцев уже был опыт отношений еще с одним фашистом, Бенито Муссолини, поэтому большинство британских дипломатов и военных экспертов воспринимали Гитлера так же, как они воспринимали Муссолини – бравада, не подкрепленная никаким значимым содержанием. Более того, многие европейцы считали, что жалобы немцев на несправедливые условия мирного договора, заключенного в конце Первой мировой войны, были вполне обоснованными. Только теперь мы понимаем, что действия Гитлера в начале и середине 1930-х годов были частью неумолимого движения к войне. Тогда этого не видел никто. Перевооружение и повторный захват бассейна реки Рейн казались неизбежными, потому что такая большая страна, как Германия, не могла долгое время оставаться без оружия. Слияние Германии и Австрии под руководством Гитлера казалось тогда тем, чего хотели многие австрийцы. Даже претензии Германии на часть территорий Чехословакии в те времена выглядели не совсем беспочвенными – в конце концов, там проживало множество немцев.

Надо отдать должное Чемберлену, его взгляды изменились, когда намерения Гитлера стали более прозрачными. Когда Гитлер захватил Прагу в марте 1939 года – это было первое его вторжение на территорию, которая была лишена немецких корней – Чемберлен выразил свои опасения, что это, возможно, является «попыткой добиться господства в мире силой». Он удвоил численность Территориальной армии (британской версии Национальной гвардии) и 20 апреля отдал распоряжение о первом наборе на военную службу в мирное время в истории Великобритании. Затем, 3 сентября, спустя всего 11 месяцев после подписания Мюнхенского соглашения, он повел свою страну на войну. 

Историки часто оказываются в положении, когда им приходится спорить с мнением общества. В случае с Чемберленом разрыв между общественным восприятием и исторической оценкой служит политическим целям. История, которую нам рассказывают о подписании Мюнхенского соглашения, это история бессмысленности и глупости стремления к миру. В американских политических спорах слова «умиротворение» и «Мюнхен» используются, чтобы раскритиковать тех, кто выступает против войны. Однако не каждая война становится Второй мировой войной, и не каждый диктатор становится Гитлером. Разве можем мы обвинять Чемберлена в отсрочке потенциально катастрофической войны, против которой его предостерегали его военные советники, к которой его союзники не были готовы и которую не поддерживал его народ? «Людям стоит попытаться поставить себя на место главы британского правительства 1930-х годов, - говорит Даттон. – Смогли бы они взять на себя смелость пойти на гигантский риск начала войны, которая могла бы стать концом света, по причине, в обоснованности которой никто не был убежден?» История Чемберлена – это повесть о человеке, который до последнего боролся за мир и вступил в войну только тогда, когда это стало последним доступным вариантом. Довольно неплохая эпитафия.